Постмодернизм - бессознательное

Нем. UNBEWUGT, франц. INCONSCIENT, англ. UNCONSCIOUS. Многозначный термин, впервые наиболее авторитетно обоснованный 3. Фрейдом и получавший за долгую историю своего существования самые различные, если не просто взаимоисключавшие интерпретации. Даже в рамках психоанализа, весьма подвижных и постоянно меняющих свои очертания, понимание бессознательного неоднозначно: в своей далекой не новой работе 1968 г. английский психоаналитик Ч. Райкрофт (Райкрофт:1995) насчитал по меньшей мере шесть различных психоаналитических школ (классический психоанализ, эго-психология, клейнианский психоанализ, объект-теория, экзистенциальный психоанализ  и юнгианский психоанализ).

Для определения этого понятия в самом широком его смысле можно воспользоваться характеристикой известных французских ученых Ж. Лапланша и Ж.-Б. Понталиса: бессознательное — термин «для обозначения совокупности содержаний, не присутствующих в актуальном поле сознания» (Лапланш. Понталис:1996, с. 71).

В современной науке можно выделить три наиболее влиятельные концепции бессознательного, существующие как в чистом виде, так и в переходно-смешанных вариантах:

1) бессознательное индивидуальное, т. е. личное бессознательное; 2) коллективное бессознательное;  3) культурное бессознательное. 

Первое, восходящее к Фрейду, определяет бессознательное как биологически-психическое в своей основе начало, обязанное своим происхождением сексуальному влечению. Именно акцент на сексуальности, столь близкий мироощущению авангардно продвинутой западной интеллигенции, бунтующей против буржуазного духа рациональности — в веберовском ее понимании — и является основополагающим для общей тональности наиболее распространенных интерпретаций бессознательного. У Фрейда понятие бессознательного существенно эволюционировало. Согласно его первой теории психического аппарата (основанной на топографическом делении души на бессознательное, предсознательное и сознание), «бессознательное состоит из содержаний, не допущенных в систему «Предсознание-Сознание» в результате вытеснения» (Лапланш. Понталис:1996, с. 71). В более поздней динамической модели психического аппарата человека (с ее структурными категориями «Оно», «Я», «Сверх-Я») бессознательное в основном совпало с понятием «Оно», и в этом своем понимании было воспринято большинством фрейдистски ориентированных ученых и последовавших за ними литературоведов и культурологов.

Разграничение между собственно бессознательным и предсознательным осталось достаточно хрупким и неясным, хотя и было проведено Фрейдом относительно рано — в процессе разработки его метапсихологии, приблизительно в 1895 году; однако точную формулировку мы вряд ли сможем найти и в позднейших работах. Если обратиться к классической работе 1900 года «Толкование сновидений», то там предсознательное помещается Фрейдом между бессознательным и сознанием, от которого оно отделено цензурой. Именно она не допускает бессознательные содержания как в предсознание, так и, естественно, в сознание. При этом Фрейд резко разграничивал предсознание и собственно сознание, ставя между ними преграду в виде так называемой «второй цензуры», выполняющей защитные функции по преграждению доступа тревожным мыслям в сферу сознания. Для предсознания во фрейдовском его толковании характерны два признака, впоследствии послужившие причиной дальнейших разногласий между «доктринальным» фрейдизмом и неофрейдизмом. Для Фрейда предсознательные представления как правило носят вербализированный характер, они для него связаны со «словесными представлениями», что сразу ставит его учение в известную оппозицию по отношению к теориям Лакана. Другой характеристикой предсознания является его тесная связь с Я, недаром он называл его «нашим официальным Я». В своей работе «Бессознательное» (1915) ученый назвал предсознательное «осознанным знанием», т. е. фактически отождествил его с теми содержаниями бессознательного, которые легко могут стать доступны осознанию; естественно, так понятое предсознательное не могло охватывать все сферы «подлинного» бессознательного, принципиально оторванного от сознания. В дальнейшем (в так называемой второй топике) Фрейд практически отказался от этого понятия, употребляя его лишь в качестве прилагательного «для обозначения того, что ускользает от актуального сознания, но является бессознательным в узком смысле этого слова» (Лапланш. Понталис:1996, с. 350). Поскольку фрейдизм чаще всего воспринимается широкими кругами гуманитарной интеллигенции вне своей исторической перспективы, то различие между понятиями бессознательного и пред-сознательного часто либо упускается, либо становится предметом далеко идущих спекуляций, сильно отклоняющихся от своего первоисточника.

Другие понимания бессознательного связаны с попытками, более или менее последовательными и искренними, его дебиологизации. Непосредственно неосознаваемые элементы душевной жизни человека, как и те биологические процессы функционирования его организма, которые получили название «бессознательного», у большинства теоретиков постструктуралистской ориентации приобретали черты некоего «коллективного бессознательного» — мифической первопричины всех изменений в обществе. При этом стихийность проявлений бессознательного, характеризуемых как «неритмичные пульсации», трансформировались у большинства постмодернистов в не менее мифическую силу — в мистифицированное, фантомное понятие желания, которое действует как стихийный элемент в общем «устройстве» общества.

У Делеза и Гваттари бессознательное может выступать в двух ипостасях: параноическом или шизофреническом. В первом случае оно порождает тотальности и «репрезентации», создает видимость жизни; во втором — утверждает фрагментированные, раздробленные множественности — «мегафабрику». При этом постоянно подчеркивается процессуальный характер действия бессознательного, описываемого как шизофрения и понимаемого прежде всего как процесс порождении желания и «желающих машин». Именно шизофрения, утверждают авторы «Анти-Эдипа», и «конституирует» становление реальности. Кроме того, сама шизофрения может принимать двойную форму: либо процесса болезни, когда «чистый поток экзистенции» подвергается воздействию структур, кодов, систем и аксиом, приостанавливающих его свободное излияние, налагающих на него «арест», поскольку все эти структуры представляют собой «репрессивные формации»; либо процесса становления, обозначающего «микропорождение» желания, порождение «парциальных объектов».

В соответствии с подобной установкой Делез выделяет два уровня, на которых действует бессознательное и его порождения — «желающие машины» и «машинное производство»: молярный и молекулярный. Минимальные составные единицы бессознательного — то, что Делез называет молекулами цепочек желания, находящихся в постоянном движении, или, как он их иначе называет, «парциальные объекты», — образуют эфемерные отношения, комбинации и связи; при этом, подчеркивает Делез, это не приводит к «тотальности или единству»: «Мы живем в век парциальных объектов, кирпичей, которые были разбиты вдребезги, и их остатков. Мы уже больше не верим в миф о существовании фрагментов, которые, подобно обломкам античных статуй, ждут последнего, кто подвернется, чтобы их заново склеить и воссоздать ту же самую цельность и целостность образа оригинала. Мы больше не верим в первичную целостность или конечную тотальность, ожидающую нас в будущем» (Deleuze, Guattari: 1972. с. 42).

Только на этом уровне Делез допускает существование автономных парциальных объектов, минимальных по размеру и похожих на «следы» (любопытное совпадение с теорией «следа» Дерриды) элементов бессознательного, которые он наделяет корпускулярно-волновой природой (по аналогии с современной физической квантовой теорией света); эта природа якобы и организует неравномерно пульсирующий либидозный поток, порождающий свободную игру частиц, где их множественность и фрагментарность образуют «гетерогенные конъюнкции» и «инклюзивные дизъюнкции». Здесь возможны только «алеаторные», т. е. случайные комбинации и полное отсутствие всякой стабильности.

В том же случае, считает Делез, когда бессознательное пронизывает, или, по его терминологии, «инвестирует» «социальное поле», оно мобилизует «свободную игру» «сверхзарядов» либидозной энергии, ее «противозарядов», или «разряжений». Таким образом, бессознательное как бы постоянно испытывает колебания, осциллирует между двумя полюсами своего положения на молярном или молекулярном уровне. Как уже говорилось выше, на первом возникают агрегаты, или молярные структуры, которые подчиняют себе молекулы, подавляют сингулярности; на втором же уровне молекулы аккумулируют в себя микромножественности (парциальные объекты), которые своей стихийностью подрывают единство структур.

Бессознательное обладает стихийной способностью производить два полюса противоположностей. С одной стороны, оно порождает «цельности», «тотальности» и создает иллюзию упорядоченности, параноический театр абсурда; с другой стороны, оно порождает хаотическое царство независимых друг от друга множественностей и импульсов, возникающих в результате прохождения потоков либидо. Редуцируя социально-экономическую жизнь общества и человека до уровня семиотической системы, исследователи превращают все в семиотический процесс, в семиозис.

Согласно точке зрения, наверно, самого популярного среди первой генерации постмодернистов ученого — Лакана, в основе человеческой психики, поведения человека лежит бессознательное. При этом Лакан предложил трактовку фрейдовского подсознания как речи и отождествил структуру подсознания со структурой языка. В одном из своих наиболее цитируемых высказываний он утверждает: «Бессознательное — это дискурс Другого», это «то место, исходя из которого ему (субъекту. — И. И.) и может быть задан вопрос о его существовании» (Laccan:1966. с. 549). И хотя у Лакана часто наблюдается характерный сдвиг понятий, которыми он оперирует, вследствие чего результирующий смысл его аргументации приобретает мерцательное свойство логической непрозрачности, дискурсивность этого Другого как основополагающий его признак остается вне сомнения. Эту доминирующую характеристику Другого впоследствии активно разрабатывал Деррида, в частности, в своей работе «Психея: Изобретение другого» (Derrida:1987).

Лакан развил некоторые потенции, имманентно присущие самой теории произвольности знака, сформулированной Соссюром, и ведущие к отрыву означающего от означаемого. Кардинально пересмотрев традиционную теорию фрейдизма с позиций лингвистики и семиотики, Лакан увидел в бессознательном языковую структуру: «бессознательное является целостной структурой языка», а «работа сновидений следует законам означающего» (Lacan:1977, с. 147, 161).

Панъязыковость позиции Лакана, разумеется, резко отличает его от Фрейда. Саруп несомненно прав, когда пишет: «Его теория языка такова, что он не смог бы возвратиться к Фрейду: тексты не могут иметь недвусмысленного, изначально девственного смысла. С его точки зрения, аналисты должны непосредственно обращаться к бессознательному, и это означает, что они должны быть практиками языка бессознательного — языка поэзии, каламбура, внутренних рифм. В игре слов причинные связи распадаются и изобилуют ассоциации» (Sarup:1988, с. 9). К. Батлер отмечает, что «в терминах Лакана противоречия внутри индивида возникают из бессознательного (порождаются действием бессознательного) по мере того, как оно пытается разрушить символический порядок в том виде, в каком он налагается семьей и в конечном счете обществом» (Butler: 1980. с. 128).

Другой видный теоретик постмодернизма — Ю. Кристева обратилась к лакановской теории подсознания в силу своей неудовлетворенности чисто лингвистическим объяснением функционирования поэтического языка. Лингвистическая трактовка бессознательного у Лакана выдвинула в качестве основной цели психоанализа восстановление исторической и социальной реальности субъекта на основе языка подсознания; эту задачу Кристева попыталась решить практически в «Революции поэтического языка» (Kristeva: 1974). В этом исследовании текстуальная продуктивность  описывается как «семиотический механизм текста», основанный на сетке ритмических ограничений, вызванных бессознательными импульсами, и постоянно испытывающий сопротивление со стороны однозначной метрической традиции у говорящего субъекта.

Из всех постструктуралистов Кристева предприняла попытку дальше всех заглянуть «по ту сторону языка» — выявить тот «довербальной» уровень существования человека, где безраздельно господствует царство бессознательного, и вскрыть его механику, понять те процессы, которые в нем происходят. Кристева попыталась с помощью концепции хоры создать «материальную основу» дословесности либидо, при всей разумеющейся условности этой «материальности». — В этом, собственно, и заключается ее «прорыв» в вербальную структурность языка из предвербальной бесструктурности постструктурализма. Хора выступает как материальная вещность коллективной либидозности, как реификация, овеществление бессознательности желания, во всей многозначности, которая приписывается этому слову в мифологии постструктурализма. Этот новый вид энергетической материи, созданный по образу и подобию современных представлений о новых типах материи физической — своего рода силовое поле, раздираемое импульсами жизни и смерти. Эроса и Танатоса. Также Политическое бессознательное.